Неточные совпадения
Через неделю
бабушка могла плакать, и ей стало
лучше. Первою мыслию ее, когда она пришла в себя, были мы, и любовь ее к нам увеличилась. Мы не отходили от ее кресла; она тихо плакала, говорила про maman и нежно ласкала нас.
— Нет, не нужно, — сказал учитель, укладывая карандаши и рейсфедер в задвижной ящичек, — теперь прекрасно, и вы больше не прикасайтесь. Ну, а вы, Николенька, — прибавил он, вставая и продолжая искоса смотреть на турка, — откройте наконец нам ваш секрет, что вы поднесете
бабушке? Право,
лучше было бы тоже головку. Прощайте, господа, — сказал он, взял шляпу, билетик и вышел.
На Леню костюмов недостало; была только надета на голову красная вязанная из гаруса шапочка (или,
лучше сказать, колпак) покойного Семена Захарыча, а в шапку воткнут обломок белого страусового пера, принадлежавшего еще
бабушке Катерины Ивановны и сохранявшегося доселе в сундуке в виде фамильной редкости.
Это было очень обидно слышать, возбуждало неприязнь к дедушке и робость пред ним. Клим верил отцу: все
хорошее выдумано — игрушки, конфеты, книги с картинками, стихи — все. Заказывая обед,
бабушка часто говорит кухарке...
— Не смотрите так, ваша жалость убьет меня.
Лучше сгоните меня со двора, а не изливайте по капле презрение…
Бабушка! мне невыносимо тяжело! простите, а если нельзя, схороните меня куда-нибудь живую! Я бы утопилась…
—
Бабушке? зачем! — едва выговорил он от страха. — Подумай, какие последствия… Что будет с ней!.. Не
лучше ли скрыть все!..
— Очень, очень
похорошели! — протяжно говорила почти про себя Полина Карповна Крицкая, которая, к соблазну
бабушки, в прошлый приезд наградила его поцелуем.
Бабушка не решилась оставить его к обеду при «
хороших гостях» и поручила Викентьеву напоить за завтраком, что тот и исполнил отчетливо, так что к трем часам Опенкин был «готов» совсем и спал крепким сном в пустой зале старого дома.
— Не поможет ли
лучше меня
бабушка? Откройся ей, Вера; она женщина, и твое горе, может быть, знакомо ей…
Есть у меня еще
бабушка в другом уголке — там какой-то клочок земли есть: в их руках все же
лучше, нежели в моих.
— Брат, — сказала она, — ты рисуешь мне не Ивана Ивановича: я знаю его давно, — а самого себя.
Лучше всего то, что сам не подозреваешь, что выходит недурно и твой собственный портрет. И меня тут же хвалишь, что угадала в Тушине человека! Но это нетрудно!
Бабушка его тоже понимает и любит, и все здесь…
«
Бабушка велела, чтоб ужин был
хороший — вот что у меня на душе: как я ему скажу это!..» — подумала она.
— Это мы с
бабушкой на ярмарке купили, — сказала она, приподняв еще немного юбку, чтоб он
лучше мог разглядеть башмак. — А у Верочки лиловые, — прибавила она. — Она любит этот цвет. Что же вам к обеду: вы еще не сказали?
— Ульяна Андреевна сумела
лучше угостить тебя: где мне столичных франтов принимать! — продолжала свое
бабушка. — Что она там тебе, каких фрикасе наставила? — отчасти с любопытством спросила Татьяна Марковна.
Вера думала, что отделалась от книжки, но неумолимая
бабушка без нее не велела читать дальше и сказала, что на другой день вечером чтение должно быть возобновлено. Вера с тоской взглянула на Райского. Он понял ее взгляд и предложил
лучше погулять.
— Вон оно что! — сказала она и задумалась, потом вздохнула. — Да, в этой твоей аллегории есть и правда. Этих ключей она не оставляет никому. А
лучше, если б и они висели на поясе у
бабушки!
Тот пожал плечами и махнул рукой, потому что имение небольшое, да и в руках такой хозяйки, как
бабушка,
лучше сбережется.
— Ну, ты ее заступница! Уважает, это правда, а думает свое, значит, не верит мне: бабушка-де стара, глупа, а мы молоды, —
лучше понимаем, много учились, все знаем, все читаем. Как бы она не ошиблась… Не все в книгах написано!
Там, на родине, Райский, с помощью
бабушки и нескольких знакомых, устроили его на квартире, и только уладились все эти внешние обстоятельства, Леонтий принялся за свое дело, с усердием и терпением вола и осла вместе, и ушел опять в свою или
лучше сказать чужую, минувшую жизнь.
— Что это за книга? — спросил Райский вечером. Потом взял, посмотрел и засмеялся. — Вы
лучше «Сонник» купите да читайте! Какую старину выкопали! Это вы,
бабушка, должно быть, читали, когда были влюблены в Тита Никоныча…
К нему все привыкли в городе, и почти везде, кроме чопорных домов, принимали его, ради его безобидного нрава, домашних его несогласий и ради провинциального гостеприимства.
Бабушка не принимала его, только когда ждала «
хороших гостей», то есть людей поважнее в городе.
Спустя некоторое время после того, как
Хорошее Дело предложил мне взятку за то, чтоб я не ходил к нему в гости,
бабушка устроила такой вечер. Сыпался и хлюпал неуемный осенний дождь, ныл ветер, шумели деревья, царапая сучьями стену, — в кухне было тепло, уютно, все сидели близко друг ко другу, все были как-то особенно мило тихи, а
бабушка на редкость щедро рассказывала сказки, одна другой
лучше.
Уже в начале рассказа
бабушки я заметил, что
Хорошее Дело чем-то обеспокоен: он странно, судорожно двигал руками, снимал и надевал очки, помахивал ими в меру певучих слов, кивал головою, касался глаз, крепко нажимая их пальцами, и всё вытирал быстрым движением ладони лоб и щеки, как сильно вспотевший. Когда кто-либо из слушателей двигался, кашлял, шаркал ногами, нахлебник строго шипел...
— Может, за то бил, что была она
лучше его, а ему завидно. Каширины, брат,
хорошего не любят, они ему завидуют, а принять не могут, истребляют! Ты вот спроси-ка
бабушку, как они отца твоего со света сживали. Она всё скажет — она неправду не любит, не понимает. Она вроде святой, хоть и вино пьет, табак нюхает. Блаженная, как бы. Ты держись за нее крепко…
—
Бабушки, должно быть, все очень
хорошие, — у нас тоже
хорошая была…
— Курить начинаю, для глаз!
Бабушка советует: нюхай, а я считаю —
лучше курить…
Всё в доме строго делилось: один день обед готовила
бабушка из провизии, купленной на ее деньги, на другой день провизию и хлеб покупал дед, и всегда в его дни обеды бывали хуже:
бабушка брала
хорошее мясо, а он — требуху, печенку, легкие, сычуг. Чай и сахар хранился у каждого отдельно, но заваривали чай в одном чайнике, и дед тревожно говорил...
Установилась
хорошая погода; с утра до вечера я с
бабушкой на палубе, под ясным небом, между позолоченных осенью, шелками шитых берегов Волги.
Бабушка сказывала
хорошую историю про Ивана-Воина и Мирона-отшельника; мерно лились сочные, веские слова...
Я думаю, что я боялся бы его, будь он богаче,
лучше одет, но он был беден: над воротником его куртки торчал измятый, грязный ворот рубахи, штаны — в пятнах и заплатах, на босых ногах — стоптанные туфли. Бедные — не страшны, не опасны, в этом меня незаметно убедило жалостное отношение к ним
бабушки и презрительное — со стороны деда.
Нет, дома было
лучше, чем на улице. Особенно хороши были часы после обеда, когда дед уезжал в мастерскую дяди Якова, а
бабушка, сидя у окна, рассказывала мне интересные сказки, истории, говорила про отца моего.
Мать всходила на чердак ко мне редко, не оставалась долго со мною, говорила торопливо. Она становилась всё красивее, всё
лучше одевалась, но и в ней, как в
бабушке, я чувствовал что-то новое, спрятанное от меня, чувствовал и догадывался.
Дождливыми вечерами, если дед уходил из дома,
бабушка устраивала в кухне интереснейшие собрания, приглашая пить чай всех жителей: извозчиков, денщика; часто являлась бойкая Петровна, иногда приходила даже веселая постоялка, и всегда в углу, около печи, неподвижно и немотно торчал
Хорошее Дело. Немой Степа играл с татарином в карты, — Валей хлопал ими по широкому носу немого и приговаривал...
Мое яичко было
лучше всех, и на нем было написано: «Христос воскрес, милый друг Сереженька!» Матери было очень грустно, что она не услышит заутрени Светлого Христова воскресенья, и она удивлялась, что
бабушка так равнодушно переносила это лишенье; но
бабушке, которая бывала очень богомольна, как-то ни до чего уже не было дела.
Этих ягод было много в саду, или,
лучше сказать, в огороде; тетушка ходила с нами туда, указала их, и мы вместе с ней набрали целую полоскательную чашку и принесли
бабушке.
Если муж не поедет, приезжай одна с ребятишками, хоть я до них и не охотница; а всего бы
лучше чернушку, меньшего сынка, оставить у
бабушки, пусть он ревет там вволю.
Прасковья Ивановна рассмеялась и сказала: «А, ты охотник до картинок, так ступай с своим дядькой и осмотри залу, гостиную и диванную: она
лучше всех расписана; но руками ничего не трогать и меня
бабушкой не звать, а просто Прасковьей Ивановной».
Мать по-прежнему не входила в домашнее хозяйство, а всем распоряжалась
бабушка, или,
лучше сказать, тетушка; мать заказывала только кушанья для себя и для нас, но в то же время было слышно и заметно, что она настоящая госпожа в доме и что все делается или сделается, если она захочет, по ее воле.
Тетушка и
бабушка много раз видали косьбу и всю уборку сена и, разумеется, знали это дело гораздо короче и
лучше меня.
— Ну вот видите, какой он
хороший, — продолжала
бабушка, — и где он, этотдядька, как бишь его? пошлите его сюда.
— И прекрасно сделаешь, мой друг, — сказала
бабушка уже не тем недовольным голосом, которым говорила прежде. — St.-Jérôme, по крайней мере, gouverneur, который поймет, как нужно вести des enfants de bonne maison, [детей из
хорошей семьи (фр.).] a не простой menin, дядька, который годен только на то, чтобы водить их гулять.
— Нет, так… Я уж ему ответила. Умнее матери хочет быть… Однако это еще
бабушка надвое сказала… да! А впрочем, и я хороша; тебя прошу не говорить об нем, а сама твержу:"Коронат да Коронат!"Будем-ка
лучше об себе говорить. Вот я сперва закуску велю подать, а потом и поговорим; да и наши, того гляди, подъедут. И преприятно денек вместе проведем!
— Еще бабушка-то надвое сказала, — говорил Родион Антоныч жалившимся общественникам. — Вы бы мирком да ладком
лучше старались…
— Э! проживем как-нибудь. Может быть, и совсем момента не изловим, и все-таки проживем. Ведь еще
бабушка надвое сказала, что
лучше. По крайней мере, то, что есть, уж известно… А тут пойдут ломки да переделки, одних вопросов не оберешься… Вы думаете, нам сладки вопросы-то?
— Я,
бабушка, у вас хотел взаймы попросить… я
хороший процент заплачу.
Конечно, это — разбойники, но
бабушка так много говорила
хорошего о разбойниках.
Я очень помню, как осторожно говорила
бабушка о душе, таинственном вместилище любви, красоты, радости, я верил, что после смерти
хорошего человека белые ангелы относят душу его в голубое небо, к доброму богу моей
бабушки, а он ласково встречает ее...
Смотрю на баржу и вспоминаю раннее детство, путь из Астрахани в Нижний, железное лицо матери и
бабушку — человека, который ввел меня в эту интересную, хотя и трудную жизнь — в люди. А когда я вспоминаю
бабушку, все дурное, обидное уходит от меня, изменяется, все становится интереснее, приятнее, люди —
лучше и милей…
«Стрельцы», «Юрий Милославский», «Таинственный монах», «Япанча, татарский наездник» и подобные книги нравились мне больше — от них что-то оставалось; но еще более меня увлекали жития святых — здесь было что-то серьезное, чему верилось и что порою глубоко волновало. Все великомученики почему-то напоминали мне
Хорошее Дело, великомученицы —
бабушку, а преподобные — деда, в его
хорошие часы.
Прасковья Ивановна была очень довольна,
бабушке ее стало сейчас
лучше, угодник майор привез ей из Москвы много игрушек и разных гостинцев, гостил у Бактеевой в доме безвыездно, рассыпался перед ней мелким бесом и скоро так привязал к себе девочку, что когда
бабушка объявила ей, что он хочет на ней жениться, то она очень обрадовалась и, как совершенное дитя, начала бегать и прыгать по всему дому, объявляя каждому встречному, что «она идет замуж за Михаила Максимовича, что как будет ей весело, что сколько получит она подарков, что она будет с утра до вечера кататься с ним на его чудесных рысаках, качаться на самых высоких качелях, петь песни или играть в куклы, не маленькие, а большие, которые сами умеют ходить и кланяться…» Вот в каком состоянии находилась голова бедной невесты.